Деревянный барак. Первый этаж этого здания когда-то был обложен цементом, второй — обшит железом. Стёкла в оконных рамах уже давно выбиты.

В заброшенном бараке — двое мужчин. Оба одеты прилично по меркам современной моды. Штаны марки Adidas, стёганые куртки на синтепоне. Они стоят недалеко от порога: зайти дальше — в сгоревшее помещение — не решаются.

— Это была наша местная «караванка». Отсюда следили за судами, которые здесь временно стояли, — говорит Максим. На вид ему чуть больше тридцати. Всё детство и юность он провёл здесь, на Затоне. Теперь тут он воспитывает своих детей.

Его друг настроен более сурово. Не хочет представляться, говорит, что на Затоне также как и в других микрорайонах Новосибирска — обычная жизнь, ничего особенного.

— Когда всё побросали, началось мародёрство. Дети начали в «караванке» отшиваться, а недавно кто-то устроил пожар, — продолжает Максим.

— Эй, смотрите за своим другом! — кричит нам второй мужчина. В этот момент наш оператор на заброшенном корабле пробует сделать живописные кадры. — Мы-то когда детьми были, тут всё стояло в кораблях. Тут флотом вся река завалена была. Мы всю зиму бегали по кораблям, а взрослые нас ловили.

— А сейчас эти корабли растащили, — хмуро замечает Максим. — Это всё (он показывает на недавно развернувшуюся стройку — Прим. ред.) принадлежало РЭБу (ремонтно-экплуатационной базе — Прим. ред.) Теперь от него осталась одна баржа и пара кораблей. Стройка частная началась.

— Всё, Макс, пошли гараж посмотрим.

— Мы слышали, что жители Затона…

— С чего вдруг такой интерес к Затону? — осекает нас приятель Максима.

— Да успокойся ты. Журналисты же они. Всё им выведать надо.

— Здесь может быть только один интерес. Место это интересное. Здесь можно отгрохать хороший комплекс жилой: сюда все повалят, потому что это спальный район, который недалеко от центра находится.

Они уходят.

— Брат мне сказал: иди в РЭБ, я и пошёл. Сначала матросом, потом капитан устроил меня шофёром. Тут я и училище морское окончил. Мы с Красного Яра на Север возили нефть на пароходе.

Раньше Рюмин жил на Полярной, 10. Потом тёща предложила им с женой поменяться квартирами. Так Иван и начал жить в бараке.

— После пенсии хотел устроиться ещё работать, но куда с костылями-то возьмут. Так и живём теперь с бабкой и дочкой с внуком. Бабка-то почти не ходит уже, больная. Мы с ней в комнате поменьше, а дочка с внуком через стенку — в соседней.

Мимо проходит взрослый мужчина. У него в руках большие пакеты: скорее всего, ездил за продуктами в какой-нибудь гипермаркет.

— Дед Иван! — кричит Рюмину мужчина. — Ты что им про бараки наши рассказываешь? Правильно-правильно, расскажи им про всё!

— Это сосед, — говорит Рюмин. — Живёт рядом, в соседнем доме. Мы бы хотели, чтобы наши бараки снесли и построили тут новые дома. Но к нам никто не приходит. Нашему дому лет шестьдесят. Он весь уже разваливается, но его не сносят. Говорят, что ресурсы не выработаны.

Женщина стоит около подъезда — ждёт внучку с ребёнком. Дому, в котором она живёт, больше 60-ти лет. Барак гниёт, полы обваливаются, но дом не признают аварийным. Жителям приходится самим делать ремонт, чтобы прожить зиму и не видеть «этого гнилья».

Галине Гончарук 77 лет. В 24 года она вышла замуж и «осела» здесь.

— По молодости тут садовод был. Он насадил тополей, — вспоминает Галина, показывая в сторону на одно из деревьев. Ветки никто не подпиливал, поэтому они разозлись настолько, что, кажется, вскоре обвалятся. А сейчас смотрите, какая дура выросла, прости Господи. Ветки какие мощные. Бывает даже что падают на крышу… и всё – полкрыши нет.

— Все мы ждём новые дома. Но я на себя не надеюсь. Вряд ли захвачу. Жаль только, что в это время чудесное пожить не удастся.

Первые пожары начались в 2004 году, бараки горели вместе с жильцами. Люди выходили на улицу с оружием и делали обходы, а когда поймали поджигателя, чуть бы не убили. По словам очевидцев, виновный устроил пожары, потому что проиграл спор. Но кому? Кто дал ему такую установку? Кто-то говорит, что сами жильцы поджигают свои бараки, чтобы их переселили в другие дома. Кто-то, что здания уничтожают потенциальные застройщики.

Дому на Портовой, 4 без малого сто лет — это самое старое здание Затона. Штукатурка почти вся обвалилась. Если прикоснуться к стене руками, есть вероятность, что посыплется кирпич (это, увы, не метафора).

Несколько окон заколочены досками, некоторые же — плотным картоном. Возле подъезда висит жизнеутверждающее объявление: «ООО «ЖЭУ-Ремстрой» призывает уважаемых жильцов на субботник: навести порядок на придомовой территории и совместно провести время на свежем воздухе».

Это объявление ужасает, потому что сразу становится понятно: разваливающаяся глыба перед нами — это не заброшенный сквот, который скоро снесут с лица Земли, а жилой дом.

Крутые лестницы, по которым достаточно тяжело подниматься, приводят нас к Татьяне. Она живёт на Портовой, 4 уже двадцать три года.

— Ой, программа. Какая программа? Мы ходили к Клемешеву (Олег Клемешев — глава администрации Ленинского района — Прим. ред.), он сказал, что наш дом не признан аварийным. Сказал больше не обращаться к ним по этому поводу. Комиссия приехала, да, посмотрела дом, сказала, что жить можно. Я бы хотела, чтобы они пожили в таких условиях, когда все рушится и сыпется каждый день. Снос дома? Нам ничего не говорили про это.

Недалеко от так и недостроенной общественной бани находится библиотека. По воскресениям она не работает, но молодняк почему-то здесь всё равно тусуется.

— А мы интернет ловим, — говорит семиклассник Дима.

Его друг из параллельного класса смеётся. Его зовут Саша. Они с семьёй переехали сюда недавно.

— Да, там на речке стоит баржа, но мы туда не ходим. Там делать нефиг. Мы обычно в футбол играем, тут вай-фай ловим, иногда в библиотеку тоже ходим. Я тут книжки из серии «Сталкер» беру почитать, — отвечает Саша.

— А я «Метро», — парирует Дима.

— Да, но «Метро» тут не так много, «Сталкер» всё равно популярнее.

— А вы не местные? — спрашивает Дима. — Нет? Так не надо вам сюда приезжать. Это криминальный район, опасное место. Тут курят и пьют.

Саша начинает смеяться

— Все на Затоне знаете, какие модники? — продолжает красоваться на камеру Дима. — Тут взрослые пацаны ходят летом на заброшенную баржу и ныряют с неё. Прямо с пивом и сигаретой. Такие вот они шизанутые. Мы с родителями туда не ходим купаться. Ездим на Обское.

— А я на «Пески». Это рядом тут, за Затоном. Там дно тоже хорошее, только камни есть — это мешает.

Возвращаемся к заброшенной «караванке». По крутому спуску почти скатываемся к протоку. Справа от нас — заброшенный корабль. Слева — сгнивающая баржа, с которой летом «шизанутые» пацаны сигают в воду с пивом и сигаретам. Сейчас возле неё несколько мужчин удят рыбу. Рядом с рыбаками та самая последняя баржа, от которой вскоре не останется и следа. При нас группа рабочих распиливает ржавые остатки судна.

Жители Затона не теряют надежды: пишут обращения в Ленинскую администрацию, постоянно звонят на местные телеканалы и просят запечатлеть их «болото», чтобы власти наконец-то перешли в режим «реального действия». Некоторые уже устали «кричать». Каждые весну и осень, когда туалеты в бараках снова разливаются, — они спокойно утилизируют «отходы». После очередного обвала штукатурки — идут в магазин уже за шпатлёвкой: совсем немного потолок подлатают, до очередного случайного «падения», а уже и смотрится лучше. Глядишь, на несколько дней получится забыть о том, в каких условиях ты живёшь. А кому нынче на Руси жить хорошо? Вот именно.